Кое-как перекусив, умноженный отряд отправился на рысях к югу, следуя Царской дорогой.

Ближе к вечеру, так и не дождавшись преследования – или вовремя оторвавшись – «великолепная семерка» плюс жрица-беглянка свернула под защиту скал на самом берегу реки. Отсюда до Царской дороги было шагов пятьсот голого пространства, не отмеченного даже кустиком – незамеченным не подкрадешься, а с севера скальную гряду прикрывала чахлая рощица, заваленная сухими ветками. Опять-таки, бесшумно не подобраться, треск, шорох и хруст гарантируются.

Запалив костерок, вся компания устроилась на отдых. Коней привязали к колышкам, вбитым в землю, – пастись.

– Да будет благословенна весна, – произнес даос, наблюдая за тем, как его конь щиплет молодую траву. – Мы здесь проезжали летом – стояла жара, в воздухе витала пыль и осаживалась на сухие колючие злаки…

– Весна! – с чувством выразился Эдик.

– Природа следует своим путем, – сказал Го Шу, – Земля и Небо меняют циклы и сезоны, год за годом обновляя покровы живого. Звери линяют, трава сохнет… И всё начинается сначала.

Сергий лежал на теплом песке, подложив под голову седло, и лениво наблюдал за Низой, что стояла по пояс в воде и яростно отмывалась, натирая голое тело песком и глиной.

Окунувшись очередной раз, она направилась к берегу, покачивая бедрами. Свет костра был достаточно ярок, чтобы выкрасить в цвет огня выходящую служанку Астарты. Низа подняла руки, завела их за голову, отжимая мокрые волосы, и Лобанов помимо воли обратил внимание на то, что есть они лишь на голове, – и под мышками, и на лобке отсвечивала гладкая кожа. И как тяжело покачиваются груди – вниз и в стороны, вниз и в стороны… Низа приблизилась вплотную и встала над ним, широко раздвинув ноги, опустила колени на траву по бокам Сергия, сжимая его тело бедрами, приседая и возбуждающе касаясь ягодицами. Сухая трава, подброшенная в костер, прогорела. Придвинулась тьма.

Лобанов услышал взволнованное дыхание девушки. Низа положила руки ему на грудь, провела ими…

Сергий облизал вдруг пересохшие губы. Желание разрасталось в нем, требуя немедленно принять участие в действе, но торможение сумело пересилить похотливое влечение. Лобанов взял руки Низы в свои и развел их.

– Не нужно, – мягко сказал он и решил перевести свой отказ в шутку: – Вот доберемся до Эвропа, отблагодаришь меня вкусным обедом…

Низа хихикнула, отстраняясь и шаря по брошенному платью.

– А кто тебе сказал, кентурион, – проговорила она с хрипотцой, – что мне нужна твоя любовь? Я за другим пришла… – протянула девушка. Резко вскинув руки, вытягиваясь так, что груди подпрыгнули, жрица выдохнула: – За смертью твоей!

В отблеске костра сверкнуло тонкое острие – трехгранная игла из твердой черной бронзы дрогнула на взмахе. Лобанов мгновенно скрестил руки для перехвата и залома, но тут с тихим шелестом прилетела стрела и с противным чмокающим звуком вошла Низе под левую грудь. Жрица сильно вздрогнула, качнулась и свалилась без звука на мягкий песок. Сергий подхватил оброненную иглу и перекатился в сторону, едва не сбив с ног подбегавших друзей.

– Чего это она? – крикнул Эдик.

– Цел? – рявкнул Искандер.

Лобанов молча протянул ему иглу.

– Дай-ка, – буркнул Гефестай.

Сопя, он разглядел орудие убийства в неверном свете костра.

– Никакая она не беглянка, – пробурчал сын Ярная. – Такими иглами вооружают только старших жриц, отданных в храм девочками и прошедшими все уровни посвящения. Это «игла последнего желания», ею убивают приговоренных к смерти. Ты бы умер быстро и без боли…

– А фиг вам, – сказал Сергий. – Скажите лучше, кто стрелял?

Друзья неуверенно переглянулись.

– А это разве не ты? – удивился Чанба, глядя на Гефестая.

– Не я, – серьезно качнул головою кушан.

– Это не вы стреляли? – спросил Лобанов, обернувшись к ханьцам.

Го Шу покачал головой и сказал:

– Стрела прилетела со стороны скал.

Резко подхватив горящую головню, Искандер бросился к скалам, бросив по дороге:

– Гефестай, прикрой меня!

Сын Ярная проворно вооружился луком, прихватил колчан и полез на круглый бок скалы. Тиндарид скрылся за грядой, только искры, взлетающие над зубчатой кромкой скал, указывали на его присутствие.

Растерянный Эдик перевел взгляд на Низу.

– Она такая сексуальная… – пробормотал он, и поправился.

– На то и расчет, – мрачно сказал Сергий.

Вскоре вернулся Искандер и швырнул в костер догоревшую головню.

– Ну, что? – встрепенулся Чанба.

– Никаких следов, – покачал головой Тиндарид. – Песок белым отсвечивает, каждая ямка выделяется, каждый бугорок…

– Не призрак же стрелял!

– Не призрак, это точно…

– Если ты подозреваешь храмовников, – проворчал Гефестай, – то брось эти мысли. Это тупые служаки, они никогда не поднимут руку на посвященную жрицу, для них это равнозначно тому, чтобы ударить богиню!

– Но они же бросали копье в Низу. Сам видел!

– Я видел, что копье метко попало в коня.

– Странно всё это… – протянул Искандер.

Присев на корточки, он переломил древко стрелы и потащил ее из мертвого тела.

– Парфянская, – определил он. – Видите, наконечник с крючками, назад загнутыми? Такую стрелу удалишь только вместе с внутренностями… Никаких шансов!

– У сарматов такие же, – заметил Лю Ху. – А она ничего не говорила?

– Низа? – уточнил Сергий. – Уведомила меня, что пришла за моей смертью. Потом ее подстрелили, она упала и что-то прохрипела… «Хород» или «ород», что-то вроде этого.

– Ород? – задумался Тиндарид. – Это парфянское имя…

– А, может, она имела в виду убийцу? – парировал Эдик. – Могла же она его видеть?

– Могла…

– Выходит, нас тут ждали, – сделал вывод Го Шу. – Ждали и хорошо подготовились…

– Целый спектакль поставили! – хмыкнул Чанба.

– Ладно, – сказал Лобанов, прекращая прения. – Всем спать! Почти всем. Го Шу и Эдик будут в дозоре, Гефестай сторожит лошадей. В полночь – пересменка. Драгоценный Го Шу не против?

– Что вы, что вы! – замахал руками даос.

– У путников, вместе одолевающих дорогу, всё должно быть общее, – проскрипел Лю Ху. – И еда, и тягости, и беда, и радости.

– В таком случае, делим сон и дозор поровну. А сейчас все дружно поднялись и пошли хоронить Низу…

Глава 5,

в которой Сергий встречает «Али-Бабу с сорока разбойниками» и прячется в кувшине

Следующая неделя прошла спокойно – никто не гнался за лже-циркачами, ничего странного не приключалось. Все так же тек мутный Евфрат и пылила дорога. Хоть и назвали ее Царской, однако со времен персидского владычества минули века, а наследникам Ксеркса и Дария – парфянам – не было дела до ремонта дорог. Что им, сынам степей, какие-то уложенные в нитку каменные плиты? Да они просто не понимали, зачем привязывать свой маршрут именно к этим камням, когда земля столь широка – хоть вдоль по ней скачи, хоть поперек, хоть круги описывай.

И выщербленные плиты заносились песком, швы прорастали травой…

Долгий отдых семерка позволила себе на полдороге до Ктесифона, в Эвропе. Город-крепость крепко сидел на высоком берегу Евфрата, защищенный с трех сторон крутыми обрывами, а четвертую сторону, обращенную не к реке, а к пустыне, пересекала длинная прямая стена с башнями.

Здесь Сергий впервые столкнулся с феноменом взаимопроникновения разных культур и верований.

Улицы Эвропа пересекались на западный манер – под прямым углом, но на них толклись и потомки эллинов, и сирийцы с арабами, и иудеи, и парфяне. Причем степняки болтали на просторечном койне, [712] а эллины изъяснялись на арамейском. Звучала и звонкая латынь, искаженная и огрубленная, порой еле слышимая в гомоне арабских караванщиков.

Тут была своя Агора, обрамленная колоннадой, но рядышком шумел восточный базар. Удивляли бородатые лица, весьма редкие на римских улицах – заносчивые римляне полагали поросль на подбородках признаком варвара. Правда, критика эта подутихла с приходом Адриана, отрастившего изрядную бородку – принцепс скрывал под нею безобразный шрам, заработанный на охоте.