Принципарий встретил Гая Антония сдержанным гулом множества голосов и шагов, окутал промозглой тенью — видать, прокуратор, заведующий интендантской частью, не спешил открывать отопительный сезон.

Оглядевшись, легат не заметил ни единого заинтересованного взгляда. К кому обратиться? С чего начинать поиски? Гая посетило тоскливое ощущение собственной несостоятельности. Люди вокруг, подчиненные Марцию Турбону, были заняты важными делами, они сновали озабоченно, строчили камышинками по пергаменам, царапали стильями церы, плавили олово для печатей, обращались с докладами, получали указания от вышестоящих и передавали их нижестоящим. Гай был лишним в этой канцелярской круговерти.

— Ищешь кого? — послышался мягкий, даже вкрадчивый голос.

Легат обернулся — и увидел сутуловатого мужчину средних лет в красной тунике, накинувшего на плечи походный плащ. Редкие курчавые волосы покрывали его голову, нос был истинно римский, правда, с веснушками, губы складывались в жесткую складку, а вот подбородок подкачал, будучи по-женски округлым, отчего казался слабым и вялым. Гай попытался уловить цвет глаз сутулого, но те постоянно соскальзывали в сторону, опускались долу или подымались горе, шаря по балкам потолка.

— Я — легат, — сказал Гай как можно тверже, — и прибыл с поручением от сенатора Элия Антония Этерналиса.

Сутулый протянул руку, требуя подтверждения статуса. Сын сенатора поспешно протянул своему визави кожаную кисту с отцовым посланием и прочими документами.

Развернув тугой свиток, тот внимательно ознакомился с документами и сказал:

— Меня зовут Публий Апулей Юст, я эксептор-консулар сиятельного. Ты, случайно, не в родстве с сенатором?

— Я сын его, Гай Антоний.

— Ага! И что же привело тебя в Дакию, Гай?

— Веление отца, — криво усмехнулся легат. — Он готовит… э-э… новый закон для варваров в пограничных провинциях и хочет, чтобы я разузнал положение на месте. К примеру, много ли даков обратились к нашим богам? А сколько их продолжают верить в Замолксиса? Сколько в Дакии храмов и святилищ этого божества? Где расположены старые андреоны и строятся ли новые?

— Понимаю, понимаю, — мелко покивал Публий. — Законы, которые хоть как-то касаются туземных верований, должны быть тщательно отшлифованы, ибо могут нести в себе зародыши бунта… Я служил в Иудее и знаю это не понаслышке. Подумав, он сказал:

— Пойдем, Гай. Покажу, с чего начать.

Эксептор-консулар провел легата в дальний угол, куда падал сноп света, зеленоватый от мутных стеклышек, вставленных в свинцовые рамы окон. Там стоял тяжелый стол, опирающийся на когтистые бронзовые лапы, а вся стена напротив была изрыта рядами полукруглых ниш, забитых папирусами.

— Вот здесь, — хлопнул Публий ладонью по крайнему ряду ниш, — описания-периплы земель дакийских. Дальше — списки местной знати, там же — имена жрецов. Тут — прошения, тут — доклады. В общем, разберешься.

— Благодарю! — искренне сказал Гай. — Ты снял камень с моей печени!

— Патриций должен помогать патрицию, — тонко улыбнулся Публий. И откланялся.

А Гай Антоний погрузился в работу. Он разгружал нишу, перекладывая из нее на стол деревянные тубусы, открывал их, вынимал папирусы, просматривал и возвращал на место.

Солнце давно уж сползло со стола, все выше забираясь на стену, а Гай все горбился над исписанными свитками.

Работа была утомительной и монотонной, строчки рябили в глазах, подступала боль в спине, но поиск захватил Гая — огромная, неведомая дотоле страна открывалась ему. Варварская, дикая, однако уже и не чужая. Римские порядки медленно, но верно перебарывали старые традиции, вытесняя дакийские древности в глухие углы, за обочину римских виа.

Что больше всего нравилось Гаю в Дакии, так это естественность. Тут не найти римского лукавства или азиатских наворотов, когда говорят одно, думают другое, а делают третье. Тут всё четко разделено надвое. Или ты плох, или хорош. Свой или чужой. Трус или храбрец. Никаких туманных переходов и полутонов! Всё предельно ясно. И это нравилось Гаю, уставшему от вечных отцовых интриг и хитросплетений политики. Сын Элия Антония пошел не в папочку и не был склонен к размытости отношений — когда сегодня ты оказываешь поддержку другу, а завтра отворачиваешься от него и делаешь вид, что не знаешь такого. Или вовсе идешь на подлость — «во имя высокой цели», — жонглируя принципами, как бродячий циркач фруктами.

— Закусить не желаешь? — грянул вдруг голос раба-разносчика, и Гай Антоний вернулся в принципарий.

— Горячее есть?

— А всё горячее! — радостно откликнулся разносчик. — Горшочек чорбы — лучше не бывает! Пирожки с медом, жареная рыба, сыр, вино, лепешки.

— Ладно, давай свой горшочек и всего понемногу! Раб мигом обслужил Гая, пообещав забрать посуду после трапезы.

Подкрепившись, легат повеселел. А тут и Публий подошел, торопливо дожевывая копченость.

— Отвык я уже от домашней пищи! — сказал он удрученно. — Всё на ходу, все всухомятку. Ну, как успехи?

— Скромные пока, — признался Гай и решил рискнуть: — Я тут вычитал сообщение о святилище на горе Когайнон. Но нигде больше я не встретил упоминания об этом андреоне, хотя он, по сути, самый древний. Стал искать в периплах описание Когайнона — и не нашел. Название есть, а горы будто и нету!

Публий внимательно посмотрел на легата — и усмехнулся.

— А это неспроста… — выговорил он. — Подземное святилище на горе Когайнон есть великая тайна дакийских жрецов, и римлянам ведать о ней не дано. Последним ее знал первосвященник Сирм сын Мукапиуса, но он пропал. Поговаривают, что Сирма приютили язиги, те, что кочуют за Тизией. Или не приютили, а похитили.

— Как интересно… — пробормотал Гай.

— А самое интересное, — подхватил эксептор-консулар, — случилось в последнюю войну. Тогда царь Децебал спрятал на горе Когайнон свое золото — то ли тридцать, то ли все сорок талантов. [671]

— Ух ты! — впечатлился легат, лихорадочно соображая, признаться ли Публию в истинном назначении своего «вольного посольства» или погодить. — А где бы про это узнать в подробностях?

— А нигде, — усмехнулся Публий. — Один Сирм знал подробности.

— А ты не мог бы помочь найти его? Ну хотя бы определиться, где искать?

Эксептор пристально посмотрел на Гая Антония, что-то прикидывая в уме, и медленно выговорил:

— Я не любопытствую, зачем тебе Сирм, но поспрашиваю о нем. Считай, каждый месяц мотаюсь или к Сусагу — он скептух, по-нашему — вождь, у язигов, или к Распарагану, царю роксолан, так что знаю те народцы. Но тогда у меня будет встречная просьба.

— Слушаю тебя, — с готовностью сказал Гай.

— Я тут никак вырваться не могу, а надо бы весточку передать одному человечку. Он мой агент. Торговый, разумеется! Зовут его Бицилис, он из даков, живет в белом домике напротив храма Юноны, у него еще на стене намалеваны две греческие буквы — «омега» и «кси». Они тут все бородаты, но Бицилиса ты сразу узнаешь — у него одна бровь «ступенькой» срослась. Встретишь его — скажешь, что весь товар сгрузили в Бендисдаве, пусть забирает поскорее. Запомнишь?

— Весь товар сгружен в Бендисдаве, — повторил Гай, — пусть поскорее забирает.

— Только надо сегодня же с Бицилисом повидаться… Передашь?

— Передам!

И Гай Антоний крепко пожал руку Публия Апулея Юста.

Глава десятая,

в которой варвары устраивают Сергию свидание с Тзаной

День склонился к вечеру, минула ночь, и ранним утром переселенцы тронулись в путь. Дорога была хороша — прямая и твердая. Солнце еще и не думало садиться, когда караван достиг городка под названием Гермосара: несколько невзрачных зданий красного кирпича, два приземистых крепких сооружения из серого камня, множество непрочных домишек, наскоро и неумело сложенных из бревен. Пограничный стандарт. Коновязи отполированы от долгого пользования, воды в поилках не видать под опавшими листьями.