— Шпионы и предатели?

— Нет, вот это как раз второстепенно.

— А кто же тогда?

— Аналогичная сволочь. Или ещё хуже — честный человек, который впоследствии и станет этой самой сволочью. Что, мало примеров знаешь?

Что тут ответить? Наверное, каждому приходилось наблюдать за подобными метаморфозами, случавшимися с абсолютно порядочными и милейшими людьми. Опять, взять вот нашего шефа…. Хотя Вам об этом знать пока не стоит.

— И что ты предлагаешь?

— Думать я предлагаю.

И тут меня посетила замечательная мысль, которой и поспешил поделиться с товарищами:

— А пусть Лаврентий Павлович думает! Напишем официальную бумагу, можно пергамент, с приказом срочно изобрести способ сделать всех приличными…. Ладно, можно и неприличными, лишь бы пользу Родине приносили. Нет, Палыч, не зеками — от них пользы меньше.

— Нет так нет, — Берия флегматично пожал плечами. — Пишите свой приказ, что-нибудь придумаю. Только допустимую степень неприличности нужно определить точно, и выделить в отдельный параграф.

— Чего там определять? Возьми себя за эталон.

— Меня? В принципе можно… Так-так… Значит, будущему новому советскому человеку позволительно будет иной раз коньячку пропустить?

— Ежели в меру. И вообще — не покушайся на святое!

— Оно и понятно. А как насчёт…, - тут он слегка замялся.

— Насчёт чего?

— Ну это…. Как сказать…? Проклятье…. Да вот….

— Странное у тебя косноязычие при определённых вопросах. Про женщин, что ли?

— Угу, про них.

— Только по обоюдному согласию. А так — ни-ни….

— Поддерживаю, — одобрил предложение Гавриил, ехидно посматривая в мою сторону.

Уж не на историю ли с некоей Алисой Гессенской намекает, гад? А хотя бы и так! Еле-еле тогда отбился, удачно сбежав на вовремя начавшуюся войну, и с тех пор всегда стараюсь обезопасить себя от подобных случаев. Только толку вот…. Но я не виноват!

Лаврентий Павлович, меж тем, получив на руки свиток, традиционно извлечённый нашим непосредственным начальником прямо из воздуха, ещё раз уточнил:

— С этими-то, что делать будем?

Генерал-майор Архангельский посмотрел на часы и ответил предельно лаконично и официально:

— Берём прямо сейчас. Сорок минут на допрос. Методы — на Ваше усмотрение. Трупы закопать.

— А британец?

— Дался тебе этот британец. Смотри сам, но учти, главное — придумать идею. Любую, но чтоб работала.

Глава 7

Прохладное лето 34-го. Москва.

Народный комиссар иностранных дел СССР с некоторой грустью смотрел из окна своего автомобиля на принарядившийся к празднику город. С утра секретарь предупредительно доложил — сегодня Троица.

Иногда на улице попадались офицеры-танкисты в парадной форме, некоторые с медалями за недавний освободительный поход и Маньчжурию, и тогда грусть Анатолия Анатольевича переходила в лёгкую печальную зависть. Живут же люди! И дёрнул его чёрт поддаться уговорам Каменева, согласившись на нынешнюю беспокойную должность. Вместо того, чтобы осваивать обещанные Будённым к будущей зиме новые СБ-1К, приходится надевать фрак и улыбаться на приёмах хлыщеватым послам и прочим атташе, хотя руки, привыкшие наводить танковую пушку, так и чесались залепить в чью-нибудь лощёную рожу. А потом добавить табуретом по набриолиненому пробору. Но нельзя — вельт политик!

А вот эти парни в серо-стальных мундирах, сменивших промасленные комбинезоны, вели дипломатические переговоры не размениваясь на улыбки. Действительно, кому улыбаться, если за бронёй всё равно не видно, а за рёвом двигателя и не слышно.

Машина не останавливаясь проехала мимо автоматчиков в Боровицких воротах, видимо снайперы, дежурившие на пути следования, успели вовремя доложить, и обошлось без проверки документов. В Кремле было почти безлюдно, только редкие группы экскурсантов бродили возле Царь-пушки, постоянно сбиваясь на строевой шаг, что вызывало недовольство гида, прикрикивающего на подопечных громким командирским голосом.

В приёмной навстречу Логинову из-за стола поднялась секретарша. Нет, не так — СЕКРЕТАРША! На этот раз в военной форме, но с такой короткой юбочкой, что из-под неё выглядывала кобура скрытого ношения. Да, задумка товарища Блюхера удалась на все сто процентов — уж если Анатолий Анатольевич, поседевший в боях на семейном фронте, не может оторвать взгляд от точёной фигурки и стройных ножек…. Что там говорить о предполагаемых покушателях… покусителях…. Да чёрт с ними, главное — пока они подбирают упавшую до колен челюсть, можно успеть не торопясь принять соответствующие меры. Ну, там, лоб зелёнкой намазать, или ещё что.

— Товарищ Сталин сейчас занят, — показалось, или на самом деле в голосе сочувствие? — У него Патриарх. Ругаются.

— Всё равно доложите.

— Уже, — наманикюренный пальчик ткнулся в кнопку селектора. — Иосиф Виссарионович, приехал товарищ Логинов.

— Хорошо, пусть проходит, — откликнулся голос из динамика.

В кабинете ничего не изменилось, разве что рядом с портретом Ленина на стене появились иконы. Анатолий Анатольевич привычно щёлкнул каблуками, но у лакированных штиблет звук не тот, смутился, и пожал протянутую руку вождя. Патриарх, при появлении наркома отложивший в сторону пухлую папку с бумагами, тоже встал и пошёл навстречу.

— Здорово, Толич! Что-то редко видимся в последнее время. Дела?

— Они самые, выше головы. Кстати, с праздником!

— И тебя, — Алексей Львович улыбнулся в бороду. — Только христосоваться сегодня не надо, как на Первомай.

— Не я первый начал. Это ты постановил праздновать пасху каждый год первого мая каждый год.

— И что, разве хуже стало? И потом, что это за день был — международной солидарности трудящихся? Вот скажи, Толич, тебе есть какое дело до трудящихся Америки, или там Бразилии? Скажи честно — никакой Гондурас не беспокоит?

— Да пошли они все…, - предельно откровенно ответил нарком иностранных дел. Оглянулся на Сталина. — Извините, Иосиф Виссарионович.

— Ничего страшного, товарищ Логинов, эти стены слышали и не такое. Жалко только, что и Вы разделяете мнение товарища Патриарха. Я уже полтора часа пытаюсь объяснить, что он неправ.

— В чём? — возмутился Акифьев. — В том, что не даю выбрасывать народные деньги на помойку?

— Ну зачем же сразу так категорично, Алексей Львович? Неужели нет более деликатного термина?

— Да как угодно обзовите, смысл не изменится. Виданное ли дело — сто миллионов рублей на поддержку освободительного движения в Африке? Дайте товарищу Логинову половину… и две танковые дивизии — освободит любую Африку.

— Хоть завтра, — согласился нарком. — Сегодня уже не успею.

— Вот этого не нужно, — Сталин покачал головой. — Пусть освобождаются сами, иначе нам же и кормить придётся.

— После Анатолия Анатольевича? — Патриарх усмехнулся. — Сомневаюсь.

Иосиф Виссарионович с укором посмотрел на обоих:

— А как же имидж страны? Так, кажется, говорил генерал-майор Раевский?

— Он много чего говорил, в том числе и по этому вопросу. Напомнить?

— Не нужно, Алексей Львович. Но всё же — как быть с дружбой народов?

— А мы разве не дружим? Вот, спросите у наркома иностранных дел. С Норвегией, с Корсикой, с Балтийской конфедерацией, с Деникиным. За деньги — даже с Испанией. Мало? Так уже пару месяцев японцы в друзья набиваются. Монголы те же…. Вам ещё негров подавай!

— Мне, как русскому человеку, чужд всякий расизм, — Сталин, видимо в качестве аргумента, покрутил в воздухе трубкой.

— Кто о нём говорит, Иосиф Виссарионович? Разве можно называть расизмом обычное христианское благочестие?