С мая начались постоянные учения – в специально построенных учебных городках. Танкистам приходилось тяжко – жара и духота изматывали. Броня накалена, мотор пышет жаром, а тут изволь, одолевай противотанковые рвы да условные минные поля. Попутно надо было устроить новобранцам из пехоты «обкатку», чтобы выбить из них дурь да танкобоязнь. Проедешь по окопам, а мотострелки учебные гранаты швыряют в «Т-34», изображающий «Т-V», задавливают в себе страх.

Лишь к вечеру стихали учения, в которых тяжело. Но и в бою будет не легче, тут князь Суворов малость промахнулся. И все же какой-никакой навык солдаты обретут. И то хлеб, как говорится.

Началось лето, но жарче не стало. Одно хорошо – ночи приносили прохладу. Под утро даже зябко становилось.

Зато спалось хорошо. После трудного дня, полного учебных тревог, когда тебя мотает в стальной коробке, а ты чувствуешь себя плохо пропеченным пирогом в духовке, это было сущим наслаждением – постоять под самодельным душем (вода в бочке нагревалась так, что хоть разбавляй), вытереться, переодеться в чистое (исподнее стирали постоянно, вываривая), да и завалиться спать. Красота!

А если еще и поужинать… Ну, селедочку там, с картошечкой, или макароны по-флотски. Плюс компот.

Да, у военного человека простые радости, но лишь на войне их можно прочувствовать ярко и до самого донца. Фронтовик поневоле опрощается, расставаясь с массой обывательских беспокойств и мелких страстишек. Всю житейскую шелуху сдирает первый же бросок в атаку – если ты останешься жив-здоров, то мигом поймешь, что к чему, где главное и важное, в чем правда и смысл.

Даже не так. Тут не в понимании дело, а в самой жизни – ты не переосмысливаешь ее, а просто принимаешь такой, как она есть. Иного тебе не дано. Война сама все объяснит и объявит, грубо и зримо.

Человек, попавший на передовую, оказывается в жестких тисках дисциплины и обстоятельств, лишающих его почти всех свобод. Воину не позволено уйти – это или трусость, или дезертирство. Он даже погибнуть не имеет права.

Есть такая профессия – Родину защищать, вот только павшие не смогут дать отпор врагу. Мертвые – это урон, стало быть, поддавки противнику. Нельзя защитнику Родины помирать!

…Благодушествуя, Репнин переоделся и вышел прогуляться.

Он очень ценил эти недолгие минуты покоя перед отбоем. Совсем близко, там, где садилось солнце, обитал враг – копил силы, готовясь к последнему и решительному бою. Скоро грянет гром, будет и огонь, и дым, грязь, зной, кровь и пот, боль и страх.

А пока что синеют сумерки, сверчки стрекочут, на западе багровеет закатная полоса, словно знамение. И тишина…

Звуки отовсюду доносятся явственно и четко – звякают ключи, глухо гремит броня под сапогами, слышатся голоса. А вот и гармонь заиграла…

Геша выбрался на берег реки Псёл и сразу пожалел, что не заявился сюда раньше: на песочке заплетала косу Наташа, радистка из разведотдела армии.

Совсем еще молоденькая, вчерашняя школьница, она не поражала особой красотой, привлекая свежестью и чистотой. Не сказать, что Наталья была наивной особой – хорошенькую связисточку пытались закадрить не единожды, но у всех срывалось. Язычок у Наташи был остёр – те, кто испробовал его лезвийной отточенности, каменели лицами при встрече, делая вид, что незнакомы.

Убийственные характеристики девушка выдавала без криков и эмоций, мило улыбаясь. Буквально вчера Репнину тоже досталось. Наверное, под раздачу попал – он был с Капотовым, когда тот сделал Наташе весьма двусмысленный комплимент.

Девушка комически изумилась, вопрошая, почему они не расточают подобные перлы солдатской куртуазности в письмах своим женам. Николай сразу увял, побурел и испарился, а Геша, оставшись в одиночестве, спокойно разъяснил, что он согласен с товарищем в оценке Наташиной фигуры, однако почтой не пользуется, поскольку овдовел.

Тут уже девушка смешалась и покраснела, пробормотала: «Простите, пожалуйста» и убежала.

Репнин улыбнулся, наблюдая, как Наташа затягивает ремень – дырочек не хватает, слишком талия узенькая. По всему видать, девушка принимала водные процедуры. Жаль, что успела одеться… Только босиком пока.

– Кто здесь? – насторожилась Наташа.

– Я, – ответил Геннадий.

– Товарищ майор?

– Так точно, товарищ рядовой.

Девушка не приняла его шутливого тона.

– Я вчера ляпнула сдуру… – пробормотала она. – Так некрасиво получилось, так глупо…

– Перестаньте, Наташа, все нормально.

– Вы меня простили?

– Ну-у… – затянул Репнин, улыбаясь. – Не так все просто. Вот поцелуете, тогда прощу.

Девушка шагнула навстречу, положила Геше руки на грудь и поцеловала его – легонько коснулась мягкими губками.

Репнин, совершенно не думая, приобнял Наташу за талию и мягко привлек к себе, возвращая поцелуй. Девушка прижалась к нему, положила руки сначала на плечи Геше, затем сомкнула их у майора на шее.

Ощущая приятное давление тугих округлостей, Репнин огладил узкую спину Наташи, а после сместил ладони гораздо ниже талии, вмял пальцы…

Девушка застонала, опаляя ухо горячим шепотом:

– Только я не умею ничего… Я еще не была… с мужчиной… вообще никогда…

– Ты прелесть…

…Час спустя Геша сидел на стволе поваленного дерева, а Наташа сидела у него на коленях, обняв мужчину за шею и уткнув лицо ему в плечо.

Репнин гладил голую девичью спину и улыбался, думая, что смахивает на довольного кота, отведавшего сметанки.

– Я развратная, да? – негромко спросила Наташа.

– Ну и вопросики у тебя! – улыбнулся Геннадий.

– Я серьезно!

– А если серьезно, то не обижай больше Наташу, хорошо? Ты вовсе не развратная, а просто здоровая, нормальная девушка. Очень хорошая и очень хорошенькая. Поверь, я знаю, что говорю. Ты слишком чиста и невинна, чтобы связывать тебя с развратом. Лично мне никогда бы такие подозрения и в голову не пришли, а ты слишком хороший человек, чтобы себя не винить.

– Почему тогда мне совсем не стыдно? Ну, не капельки!

– А чего тебе стыдиться?

– Здрасте!

– Привет.

– Я совсем голенькая и сижу у тебя на коленках.

– Знаешь, мне очень приятно, что ты сидишь совсем голенькая.

– Мне тоже… Я и говорю!

Репнин закрыл ей рот губами, и они стали увлеченно целоваться.

– Так странно, правда? – прошептала Наташа, отдышавшись. – Война вокруг, людей убивают, дома горят, а я… А я такая счастливая! Правда-правда! Ты мне веришь?

– Верю.

Девушка повернулась к нему спиной, изогнулась, закидывая руки, и Геша тут же воспользовался моментом – положил ладони на груди, восхитительно упругие, и поцеловал Наташину шею.

– Даже на войне мы остаемся людьми, а люди всегда хотели счастья. Вот они и ловят его, пусть даже в промежутках между боями. Знаешь, что я думаю?

– Что?

– Когда кончится война, мы будем вспоминать этот вечер и радоваться тому, что он у нас был.

– У нас?..

Наташа раздвинула коленки, мозолистая мужская ладонь скользнула по нежной коже бедра. Девушка извернулась и потянула Репнина на разбросанную одежду.

– Неугомонная…

– Ага… Только я хочу сверху, снизу я уже была…

– Ты прелесть.

– Ага…

Где-то далеко слышались команды, едва различимые, и лязг гусениц – единичный, а не слитный, какой поднимает колонна танков на марше. Мелькал электрический свет фар и прожекторов. Подвывая мотором да погромыхивая бортами, проехал грузовик.

Все эти приметы войны совершенно не заботили парочку, они маячили на втором плане, как привычный и надоевший фон, который перестаешь замечать.

Плеск и шелест речной воды доносился куда яснее, но Геша и его не разбирал, прислушиваясь к учащенному, прерывистому дыханию подруги, к стонам, срывавшимся с исцелованных губ.

Война подождет.

Из мемуаров П. Кириченко:

«…Болванка попала в борт башни. Танк наполнился гарью и дымом. Командиру оторвало руку и разворотило бок. Смертельно раненный, он сильно кричал: «Ай-ай!» Это очень страшно…